Завантажити

при встрече с Фирстовым.
Привет, Андрей! Я мертва, как и ты. Я умерла — уже давно. Быть может в 1980 году, когда умер мой дедушка, единственный мужчина, который любил меня. Или в 1991, когда распался союз, и я сказала себе «Хватит. Больше вы меня не обманете!». Или в 1998, когда я сказала «Хватит, меня тошнит от вашей любви». Или в 1997, когда, решив, что театр умер, я ушла искать себе новую, беспроблемную, сытую жизнь. Или в 1999, когда я вдруг осознала, что моя жизнь не имеет смысла.
Кого винить? Время? Эпоху? Беспредельные 90-е или И.В., научившего принимать любой беспредел? Вечную искательницу приключений и легких денег мою подругу Арину или Владимира Ленина, так некстати оказавшегося полным гавном. Жана Ануя? Бесстрашного Овода? Несчастную любовь? Неудачный брак? Виктюка? Себя?
Можно ли исправить ошибку длиной в одиннадцать лет? Ошибку, длиной в целую жизнь? Или проще вырвать страницу? И умереть от бессмысленности собственной жизни, подкрепленной глубоким, развернутым ответом…
Как странно, что только смерть Андрея заставила меня вновь ощутить на зубах этот забытый вкус — вкус смысла.
Сегодняшний день был на диво осмысленным. У него должен быть достойный финал. Вчера я приняла четыре таблетки. Сегодня…

*****
Я вышла на улицу.
Мир был так щедро раззолочен июльским солнцем, что казался нереальным. Люди ели мороженое. Бабулька в грязноватой бейсболке торговала пирожками-тошнотиками. По большому счету весь окружающий мир всегда казался мне плохо нарисованным театральным задником, на фоне которого я играю свою роль. По большому счету я никогда не считала этот мир — настоящим.
Я подошла к лотку с мороженым. Я хотела купить пломбир в шоколаде — как в детстве. Телефон тихо пискнул — пришла эсэмэска. Я взглянула на экран. Я смотрела на него с полминуты. И прежде чем до меня дошел ее смысл, мою кожу покрыл слой льда, тонны снега, обвалившегося на меня, подобно горной лавине, похоронившего меня под собой.
Я сидела в холодильнике вместе с Андреем. Я была там с ним!
Я сделала над собой усилие — и наконец перешла иллюзорную черту, отделявшую меня от Настоящего мира.
Это было SMS от Андрея.

Когда ты приедешь домой, нам нужно поговорить. Не отдавай меня никому! Твой Андрей.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Молодой человек в плаще, который с самого начала действия молча сидел в глубине сцены, смотрит на них, тихо встает и, подойдя к ним ближе, прислоняется к колонне.
Жан Ануй. «Эвридика»


«Естественно… телефон наверняка остался при нем, и он мог отправить мне сообщение».
Это совсем не казалось мне чем-то невозможным. Именно в самые маразматичные моменты моей жизни, я вдруг успокаивалась, как будто все наконец становилось на свои места. Мир был именно таким, каким я считала его. Мир состоял из сгустков бреда. Стыд горячил гортань. Я же обещала: «Я не брошу тебя!» Я подумала, а он услышал. Это естественно.
Страха не было. Я никогда не боялась смерти. Я никогда не сомневалась в существовании жизни после смерти. Я шла домой. И Андрей ждал меня дома. По дороге я зашла в магазин и купила зубную пасту. Отсчитывая деньги, я думала: «Видите, я не сошла с ума. Напротив…»
Я купила пасту, бутылку воды и пачку пельменей. Пока я буду готовить ужин, мы будем говорить. Он хочет поговорить со мной, но он не может говорить. Это естественно. Он хочет, чтоб я говорила с ним.
Один писатель, у которого я брала интервью, утверждал, что умершие не понимают, что они умерли. Не понимают, почему живые сторонятся их. Так написано в книге мертвых. Египетской. Или Тибетской. Потому, когда умерла его мать, он провел с ней три дня, чтобы ей не было одиноко и страшно.
Не разуваясь, я прошла в кухню, бросила покупки на стол, открыла холодильник.
— Вот! Я вернулась, — сказала я. — Я с тобой. Уже не страшно. Уже не одиноко… Я понимаю, тебе страшно. Тебе очень странно. Но в смерти нет ничего страшного.
Я таскала из комнаты грязную посуду, мыла ее и рассказывала ему про свой долгий день. Про Арину («Зря ты с ней так!»). Про Инну («Ты ей понравился»). Я рассказывала ему про Байковое кладбище («Там так спокойно…»), про дедушку Саню («Вы обязательно познакомитесь с ним»). Я застыла с грязной тарелкой в руках…
Я вспомнила!
Я уже говорила Андрею все это. Мы много говорили, у нас было много случайных ночей. Но все они были неважными. А неважные события, неважные люди стираются из памяти. Я рассказывала ему, что не боюсь смерти. Совсем. Смерть кажется мне намного уютней, чем жизнь. Быть может, дело в том, что только на кладбище и в театре я чувствовала себя так же спокойно, как дома. Гораздо спокойней, чем дома не помню уже сколько лет…
Нет, вы чертовски не правы Игнатий Валерьевич! Театр — это анти-жизнь. И театроведение страшно похоже на кладбище — только находясь за пределами жизни, человек способен смотреть на жизнь философски, со стороны. Какой простой и понятный ответ.
Я была за пределами. В сумрачном

читати