Кирога не просто признан классиком на американском континенте: его считают учителем Борхеса, о котором все точно слышали.
Творчество Орасио Кироги, писавшего в начале XX века, очень разнообразно. Среди его произведений есть и сказки, которые хорошо вписываются в круг детского чтения. По художественному уровню и значению они сравнимы со сказками Р. Киплинга: такие захватывающие истории про животных, про то, как устроен мир, откуда что в нем взялось, ‒ как нырок в глубокую воду, в результате которого вдруг оказываешься на другой стороне планеты.

етские сказки Орасио Кироги переиздало издательство «Мелик-Пашаев» под названием «Сказки сельвы». Чего стоит одно слово «сельва»! Не привычный лес, а – сельва. То есть совсем другой лес, населенный другими животными и растениями с непривычно звучащими именами: ягуарами, гигантскими черепахами, коралловыми змеями, броненосцами, фламинго…

И это не просто животные на картинке с подписью внизу: мол, вот как выглядит броненосец.

Эти животные живут очень непростой жизнью и вступают друг с другом в сложные отношения. Животные у Кироги думают и говорят, а иногда, в результате бурного общего обсуждения, принимают коллективные решения. Именно эта характеристика – «животные думают и говорят» – и позволяет считать некоторые новеллы Кироги сказками.

Но, несмотря на свои сказочные способности, все животные в этих сказках действуют в соответствии со своими природными повадками. А среда их сказочного обитания в точности соответствует естественным условиям их жизни, и едят они в сказках то же, что едят в природе. Иными словами, это подлинный лес, это жизнь настоящей сельвы, но у этой сельвы есть голос. Точнее – голоса, понятные, в том числе, и маленьким читателям. (Одно из советских изданий Кироги так и называлось: «Голоса сельвы».)

«Сказки сельвы» – тот самый случай, когда чтение оказывается не только увлекательным и эмоционально насыщенным, поражает воображение сюжетными изысками и необычностью персонажей, но и является глубоко познавательным. И дело тут не только в том, что ребенок-читатель узнает о существовании новых животных.

Он узнает еще и о том, что отношения животных полны драматизма. А главное – что непростыми и драматичными являются отношения человека и сельвы. 
Человек появляется не во всех сказках сельвы, а если появляется, то не имеет имени: «Жил да был в Буэнос-Айресе один человек…»; «Поселился в тех краях один человек…».

О герое-человеке могут сообщаться разные сведения: что он, к примеру, отличный охотник и прекрасно знает жизнь сельвы, или что он «никому не мешал ловить рыбу, но не давал губить миллионы рыбок зря». При этом он остается «просто человеком», представителем человеческого рода, вступающего в отношения с природой. И эти отношения всегда полны сострадания и желания помочь. Вот человек, испытывающий мучительное чувство голода, желает подкрепиться черепашьим мясом. Но выясняется, что черепаха побывала в зубах ягуара, что у нее почти оторвана голова. И страдания черепахи, ее видимые мучения вытесняют у человека чувство голода. Вместо того чтобы съесть черепаху, человек начинает ее лечить. И когда ситуация переворачивается, когда неожиданно заболевает сам человек, черепаха спасает его – несет в Буэнос-Айрес. Похожая ситуация описана и в сказке «Переправа через Ябебири»: на того человека, который «никому не мешал ловить рыбу, но не давал губить миллионы рыбок зря», нападает ягуар. Человек сильно ранен. Ягуар охотится за ним. Но те самые рыбки, которых жалел человек, встают на его защиту.

Это очень простая, почти банальная мысль: природа отвечает человеку ровно тем же, что он адресует ей. Но мысль эта выражена с такой художественной убедительностью, так сюжетно и образно аргументирована, что воспринимается не как банальность, а как мудрость, которую исповедовали все древние народы, жившие за счет охоты, зависевшие от леса и считавшие себя его частью. Не лучшей и не главной, а просто одной из существенных составляющих: «…человек был охотником и иногда подстреливал ланей, но вообще он был очень добрый».

«Добрый» – это когда человек охотится ради пропитания, а не ради развлечения. Для того чтобы есть, а не для того, чтобы убивать из удовольствия.
Природа для всех древних народов была полна чувств и мыслей – как в сказках Кироги. И спорить с этим легко, сидя в теплой городской квартире. Но стоит чуть-чуть углубиться в лес – и настроение сильно меняется. Кажется, вслушаешься, и различишь голоса – те самые голоса сельвы.

Однако в сказках Кироги есть не только отдельный человек с обостренным чувством живого, человек с чувством личной ответственности. Есть у Кироги и люди.

И, оказывается, люди – это совсем другое, чем один человек.

Отношения с людьми у обитателей сельвы складываются иначе. Люди, в отличие от человека, – враждебная лесу сила; своим существованием они постоянно грозят природе. Они беспредельно эгоистичны. Они упрямо настаивают на своем, не желая думать о других существах: «Эй, крокодилы! – закричал офицер. – Мы сейчас уничтожим вашу плотину, а чтобы впредь вы не думали строить другую, наши пушки уничтожат и вас самих. И никого не останется в живых, ни больших, ни маленьких, ни толстых, ни тощих, ни молодых, ни старых, как тот крокодил, у которого во рту торчат всего два зуба».

Это из сказки «Война крокодилов». Довольно странная сказка: крокодилы вступают в настоящую войну с людьми и используют против них старую торпеду, затерявшуюся в море после какой-то войны. На первый взгляд, это кажется избыточным: торпеда у крокодилов? Но и здесь Кирога верен себе и своей главной идее: природа отвечает человеку тем, с чем человек приходит к природе. И если люди приходят в природу с оружием, с пушками, минами, если они не хотят думать ни о чем другом, кроме своего желания поступать, как удобно им, то разрушительная сила мины или торпеды из их собственного арсенала непременно в какой-то момент обратится против них.

Автор предлагает читателю компромисс: крокодилы могут привыкнуть к пароходам, которые возят по реке апельсины, но «они и знать ничего не хотят о военных кораблях».

Если говорить об экологическом мышлении, то тут его основные положения выражены с предельной ясностью.

Но, как уже говорилось, никакого морализма в сказках Кироги не чувствуется. Вместо него – художественная убедительность и увлекательность.

Животные так логичны в своих рассуждениях, так самоотверженны в своих поступках, что им нельзя не сочувствовать.

Очень, очень много заложено в «Сказках сельвы».

Так что совсем уж простыми для восприятия их не назовешь. То есть понятно, что ребенка может увлечь сюжет – оригинальный, с неожиданными поворотами событий. И что сам прозрачный язык повествования, с новыми, необычными названиями животных, завораживает. Поэтому можно читать эти сказки ребенку пяти-шести лет.

Но идеальным для восприятия этих сказок является возраст восьми-девяти лет – когда ребенок начинает обретать самостоятельность в мышлении, вступает в новую стадию независимости от взрослых, и когда проблемы личного пространства, личного мнения и личной ответственности обретают для него особую актуальность, – то есть когда «один человек» из сказок Кироги окажется ему близок.

А так как в этом возрасте ребенок уже превращается в самостоятельного читателя, то «Сказки сельвы» могут стать одной из книжек, которые он с удовольствием читает сам.

Крупный шрифт и большое количество иллюстраций облегчат ему эту задачу. А иллюстрации Петра Багина не просто выразительны и живописны, они еще и точны с зоологической точки зрения. Неяркие цвета работают на общую сказочную атмосферу книги: краски не отпугивают, а притягивают взгляд, заставляют внимательно всматриваться.

Если же ребенку в восемь лет будет еще трудновато самостоятельно прочитать «Сказки сельвы», книга прекрасно подходит для семейного чтения: читающий родитель не сможет не оценить ее образности и неожиданности сюжетов.

Марина Аромштам