Завантажити

блаженное, полусознательное состояние, бесшумные тени... наклоненная головка дивного ангела с чарующим, как мечта, взором, — и Мазепа почувствовал легкий укор, сжавший его сердце до боли...
Вдруг в третьей комнате послышался легкий крик, суетливый говор, и через минуту появился в дверях Вицент и, распахнув их, произнес торжественно:
— Пожалуйте!
Мазепа вошел в совершенно светлую комнату, названную "середньою"; сквозные окна ее выходили с одной стороны на открытую поляну сада, а с другой — во двор; широко врывались в них справа солнечные лучи и ложились сверкающими пятнами на полу... У стен ее был прилажен сплошной широкий диван, вдоль него симметрично стояли маленькие, низенькие столики, вроде табуреток. Мазепа прошел эту "середню" торопливо на цыпочках и вошел в следующую комнату, из которой доносился радостный шепот молитвы.
Со света здесь показалось ему совершенно темно, и он остановился на минуту у дверей, чтобы присмотреться, где стояла дубовая, широкая, с высокими спинками кровать его матери.
— Сюда, ко мне, "дытына" моя родная! — понесся ему навстречу довольно громкий, взволнованный голос.
— Мамо, "ненько" моя! — вскрикнул порывисто Мазепа и, бросившись на колени перед кроватью, стал осыпать поцелуями руки матери.
— Ко мне, сюда... дай твою умную и буйную голову, вот так, поцелуемся, дорогой мой, любимый, — ласкала она его и обнимала, — уж такая радость, такая!.. Владычице, прибежище всех скорбящих! Ты укрыла покровом Своим моего единого сына и я отдам на служение Тебе свое сердце!.. Сестра Ликерия, — обратилась она к стоявшей у кровати монахине, — отдерни хоть немного "фиранку", дай мне разглядеть моего сокола, да и оставь нас...

XXXI
Монахиня исполнила приказание ее мосци и вышла бесшумно из спальни. Свет ворвался в окно через синий "серпанок", натянутый на раму, и лег каким-то голубоватым оттенком везде. При таком освещении лицо матери показалось Мазепе особенно бледным, безжизненным и страшно против прежнего исхудавшим, но не постаревшим: глаза ее и теперь сверкали огнем и энергией, а в голосе, тоне и жестах сказывалась и сила характера, и какое-то покоряющее величие.
— Нет, не изменился, такой же хороший, такой же "кpaсунчык" мой ненаглядный, Ивашко мой любый, — заговорила растроганным голосом больная, рассматривая пристально своего давно невиданного сына. — Только вот меж бровей появились морщины, да глаза стали задумчивыми, утратили прежнюю веселость... Ох, натерпелось уже видно мое порожденье напасти, испробовало годя... — И она поцеловала снова в голову сына.
— Эх, не бережешь ты себя, а дратуешь все из-за "прымхы" свою долю. Вот видишь ли, твое несчастье, этот "непоквитованный" еще "гвалт", — свалило меня... видно, дряхлеть уже стала... а потому до сих пор и не в силах отомстить врагу... это страшная мука, она-то меня и держит в постели...
— Мамо, голубочка, как я вас люблю! — заговорил взволнованный, растроганный Мазепа, прижимая к губам костлявые руки матери. — Вы мне и разум, и сердце, и гонор! Простите, что из-за меня так долго страдали... Но, клянусь, — я защитником был оскорбленной... а не... не... оскорбителем... Я честно, по-шляхетски предложил скрестить сабли... Но он, негодяй устроил засаду... и меня...
— Довольно, мне не нужны подробности... Ты поступил по-шляхетски, а он по-разбойничьи, рассчитывая, что русский род не найдет ни суда, ни расправы...
— О, нет! Он от меня не скроется нигде! Я посчитаюсь с ним, я затравлю его псами...
— Так, так, дитя мое! В тебе моя кровь!.. И твое слово уже мне прибавило силы... — У больной появился действительно на щеках слабый румянец. — А знаешь что? Ведь этот изверг, этот кат здесь, недалеко...
— Не может быть?
— Да, он вскоре после своего "пекельного вчынка" переехал в Ружин, миль пять отсюда, не больше, и преблагополучно там пребывает... О, эта мысль, что враг так близко, что он смеется над родом Мазеп, не дает мне покоя, жжет огнем меня всю... А проклятая болезнь приковывает меня к постели и не пускает посчитаться с обидчиком моего сына, моей фамилии... О, эта мысль истерзала меня...
Мазепа вскочил, как раненый лев.
— Так враг мой здесь? — прошипел он, побагровев и сжав кулаки. — Ну, посмотрим, как-то теперь отвертишься ты, дьявол, от "поквитования"...
— Только ты еще не вздумай с ним в гонор играть! — заметила строго пани Мазепина. — С разбойником нужно поступать по-разбойничьи. Устрой "наезд"... и баста! Они думают, что только польской шляхте дозволительны "наезды", а русская шляхта бесправна... Нет, годи! И мы потрошить вас, королят, станем! С тобой приехало хоть сколько-нибудь казаков?
— С полсотни.
— "Досконале"! Вицент и у меня наберет столько же... хотя народ и отвык немного от сабли, да с твоими молодцами пойдет рука об руку, а с сотней ты камня на камне не оставишь и его, пса, вытащишь, да и потешимся уж мы над врагом!
— Вы правы, мамо... каждое

читати