Завантажити

соответствовать, а я, может, и могу, но
совершенно не хочу. А это значит, что я и есть то самое инородное тело, которое надлежит из системы исторгнуть.
Причём, что самое страшное и опасное, я не просто так, как, скажем, Бегемот или Дима Бублак. Я сознательный враг. Вот в чём всё дело. Да ещё и отягчающее обстоятельство у меня есть, которое должно Джафара здорово раздражать: если Бегемот с Бублаком и ещё пара десятков таких же умников сами ушли, когда поняли, что не по ним эта кухня, то ведь я-то как-раз и не ухожу!
Не ухожу! А исключить меня в приказном порядке с каждым курсом всё сложнее. И если с первого и второго курсов генерал мог сам нерадивого курсанта исключить, то с третьего уже нет. Третьекурсника только через округ исключить можно, а четверокурсника и вовсе – через личный приказ Командующего войсками ПВО страны генерал-полковника Чеснокова. Только так. Уж больно много денег в старшекурсника успели вбухать, чтобы теперь его просто так взять и исключить.
А генералу исключить курсанта через округ или, тем более, через Москву очень невыгодно: с него, с генерала, непременно спросят по всей строгости за разбазаривание государственных денежек. За что, мол, исключаете, товариш генерал-майор? За недисциплинированность? Это что же, всё время был дисциплинированным, а теперь вдруг испортился? Да? А почему недосмотрели? Почему допустили? А если он с самого начала недисциплинированным был, то почему не приняли мер? Почему не исключили сразу?
В общем, в подобной ситуации появляется целая гроздь всяких неприятных вопросов, отвечать на которые никому не хочется. Потому что как ни ответь, это всё-равно влияет на продвижение по службе, на карьеру, на новые назначения, и на спокойный сон тоже. Точно так же, как и ответы на вопрос Джафара: «Почему вы получили двойку, товарищ курсант?» Как ни отвечай, а своё ведро дерьма всё-равно получишь. А то и два.
Так почему же мне, дураку эдакому, когда понял, откуда ветер дует, было просто не написать рапорт об исключении по собственному желанию, да и дело с концом? Не знаю. Честное слово, не знаю. Может, всё та же инерция, клеевая река. А может, просто переклинило. Помню только, что лишь одна мысль меня тогда постоянно буравила: «Ну, гады, посмотрим, что вы ещё сможете со мной сделать!..»
Короче говоря, отсидел ещё пять суток. И вернулся в дивизион одновременно с теми, кто из отпуска ехал. Они ко мне, дескать, как отдохнул, Кондырев? Никто ведь не знает, что я весь отпуск на губе «отдыхал». Однако нос вешать покуда нечего, так что отвечаю стандартно, мол, хрен вам снилось, как я отпуск провёл, мужики. Веселился на всю катушку и всё такое.
И тут вызывают к комдиву.
«Шо, обидно, товарищ курсант, шо дома не побывали?»
Конечно обидно, чего уж там! Я за все четыре года в отпуске был всего три раза. Так ясное дело, что обидно. Но вида не показываю.
«Ничего, товарищ майор, переживу как нибудь.» «Ну шо, сделали выводы?» «Сделал,» - отвечаю. Джафар даже из-за стола привстал: почувствовал, что что-то не так идёт.
«И какие же выводы вы сделали, товарищ курсант?» «Что вы зря меня вместо отпуска на губу посадили, товарищ майор!»
«А-а, вы ничего не поняли, товарищ курсант! – багровеет Джафар. – Вы не поняли, насколько ваше поведение не соответствует уставным требованиям!..»
«Да нет, я всё понял, товарищ майор. Вы хотите, чтобы я вас боялся. Этого не будет.»
Чёрт, как же так? – было написано у него на лице, - Кондырев не сломался! Безобразие!
И тогда он произнёс фразу, определившую всё дальнейшее развитие событий.
«Даю вам слово охвицера, товарищ курсант Кондырев, - сказал Джафар, выпрямившись в полный рост и для официальности надев шапку, - шо сделаю всё от меня зависящее, шобы вас исключить. Вы у этом училище учиться не будете!..»
И правда, потом я убедился, что он действительно сделал всё от него зависящее.
После этого разговора комдив начал планомерно готовить почву для моего исключения.
Но – к худу или к добру – эта история растянулась ещё на долгих полтора года…
«…У тебя никогда так не бывает?..»
«Как?»
«Ну… вроде, всё нормально, никаких проблем, и вдруг что-то как накатит, защемит, и захочется чего-то такого… такого…» - я прищёлкиваю пальцами, не находя нужного слова, и с надеждой смотрю на Маринку.
«Чего это «такого»?» - улыбается она, поудобнее сворачиваясь калачиком в кресле.
«Ну, допустим… допустим, сейчас мне остро захотелось оказаться году этак в тысяча пятьсот девятнадцатом где-нибудь неподалёку от Веракруса… Желательно, четвёртого марта…»
«Веракрус? – в её глазах появляется интерес. – Это где-то в Америке?»
«В Мексике, - поясняю я. – Четвёртого марта тысяча пятьсот девятнадцатого года в Веракрусе высадился Эрнандо Кортес… - я вижу, что нисколько не прояснил ситуацию, и продолжаю: - Это был испанский конкистадор,

читати