Завантажити

смертоносным скачком, и судорожно запахнул подрясник, оставив правую руку под ним. Длилась минута напряженного ожидания; Тамара сам как-то смешался и отступил робко на шаг.
— Ясновельможный пане, — заговорил, наконец, старший странник, овладев собою, — что мы из самого. Ерусалима идем, от Вифлеемской пещеры и гроба Господня, тому доказательством будут вот эти "святощи", вынесенные нами из богоспасаемых мест... Мы сами наши котомки развяжем и покажем все ясновельможному панству.
— Вот заковать бы вас в кандалы с вашими святощами, да посадить в лехи, чтобы без дозволу не шлялись, тогда бы узнали, почем ковш "лыха", — все еще запугивал странников гетманский есаул, но уже в более мягкой форме, — вот только что мое сердце отходчиво, да не хочется и рук марать.
— Да пошлет Господь ясновельможному пану, — промолвил смиренным и покорным голосом странник, — за его доброе ласковое сердце почет и всякую славу и все то, что панская, душа пожелает; обидеть божьих людей всякому вольно, —беззащитные ведь мы, как дети, — только за обиду нашу воздаст и святое небо, и земля грешная, а пострадать нам во благо, — на то мы и свою жизнь отдаем.
Слова странника произвели сильное впечатление на слушателей, по толпе пробежал сочувственный говор и затих в общем вздохе. Послушник бросил на странника благодарный взор.
Странник же между тем развернул котомку свою и начал добывать из нее разные скляночки и свертки.
— Вот песок святой с горы Голгофы, где Христа жиды распинали. Если носить щепотку этого песку под пятою, то никакая "хвороба" через нее не проступит, никакой наговор через нее не пробьется.
— А почем он? Нельзя ли нам хоть по щепотке? — протянулось несколько рук к сверточку и со стороны атаманья, и даже со стороны челяди.
— Да и мне бы, — добавил веско и Тамара.
Странник начал делить песок между публикой, получая и злотые, и гривны, и пятаки.
— А вот, — продолжал он, — кремешки из Вифлеемской пещеры, помогают всякой жене при родах, столочь их только и выпить в чарке горилки.
Теперь уже женщины потянулись за этим чудодейным снадобьем и при помощи мужей и братьев добыли себе по камешку.
— А вот колючки с терновника, — объяснял дальше странник, — что на главе Христовой был. Если хоть крохотку этой спичечки зашить кому-нибудь в одежу, то будет тот такие муки терпеть, каких и сатана не придумает. А вот кусочек от древа Иудина, кто проглотит его, тот неминуемо удавится.
Тамара невольно почувствовал какую-то внутреннюю дрожь при этих словах и заявил сейчас страннику:
— Этих вещей, которые идут на пагубу человеку, ты, старче Божий, не смей раздавать, мало ли кому во вред их может направить злоба людская.
— Справедливо слово твое, ясновельможный пане, — ответил странник, — я и сам их берегу только для показу крещеному миру. А у меня больше припасено "святощив" на добро всякому. Вот Богородицыны кораллы от лихорадки "пропасныци", вот ливанский орешек от глаза, а вот гвоздь с креста Господня от всякого поранения. *
Молодой послушник впился в глаза Тамаре и следил за выражением лица его при всякой фразе странника, от его внимания не скрылся страх Тамары при объяснении странником значения шипов терновых и древа Иудина, а также и блеснувшая в глазах есаула радость при последней фразе.
— А вот живящая и целющая вода из слез Богородицы, — поднял пузырек странник, — всякая рана от нее заживает.
— Вот, пане есауле, как раз для твоей раны снадобье, — отозвался стоявший ближе к Тамаре хорунжий.
— Пустое! — бросил небрежно Тамара, вспыхнув почему-то от смущения.
— А, пан есаул ранен? Когда, где? — заинтересовались и другие офицеры, обступая Тамару.
— Да, царапнул кудлай на охоте, — неохотно ответил Тамара.
— Когда ж вельможный пан охотился? Где? Мы и не знали! — недоумевали товарищи.
— Да... на днях... сам тайком поехал, дали знать, что берлогу обошли.
— Вот за это и кара, что от товарыства скрыл, — упрекнул хорунжий.
Молодой послушник вслушивался в этот разговор, снедаемый ужасными подозрениями; он не выдержал и толкнул локтем странника.
— Испробуй, ясновельможный пане, испробуй, на Бога, — стал и странник просить, кланяясь низко, — вот хоть "трошечкы" дай помазать, и к вечеру, увидишь, заживет, словно корова языком слижет.
Тамара упрямился и не хотел развязывать повязки, но соблазн был велик, да и товарищи настаивали. Он подошел к страннику и, отсунув назад черный платок, обнажил край раны. Послушник впился глазами в нее и сразу заметил, что рана не рваная, а рубленая, очевидно — от сабли или ятагана, а не от когтей зверя; но Тамара, заметя много любопытных глаз, тотчас отдернул руку, не допустив и прикоснуться к ней "цилющою" водой.
— Нет, не нужно, — сказал он решительно. — А что этот послушник у тебя немой, что ли? И слова одного не промолвил, а только глазищи на меня пялит.
— Просим прощения! Видите ли,

читати